Читать интересную книгу Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

- Да.

- И ты должен уже приехать, а тебя нет и нет. И я испугалась.

Я почему-то подумал, что могу рукавом запачкать ее платье, и отпустил ее руку.

- Я угадала? — спросила она, глядя мне в лицо.

Над витринами магазинов висели тенты. Многие разговаривали, стоя под тентами.

- Почти, — сказал я. — Но сейчас я приехал с Выборгской. Посмотрел там, на заводах.

Мы остановились на перекрестке, пропуская машины. Потом поднялись на мост. На небе не было ни одной тучи. Впереди и над нами воздух был желтый. Игла на Адмиралтействе точно плавилась. Я подумал, что если Лешка достанет билет, он уедет сегодня. Я почувствовал на себе взгляд Иры.

- Так что же ты молчишь? Расскажи мне.

- Что? Ничего хорошего. Надо поискать возле нас.

Я посмотрел на часы. Лешка говорил, что у его сестры есть знакомство на вокзале. Она достанет билет, и он уедет. В прошлом году я провожал его, кажется, вечером.

- Конечно, поищи рядом, — сказала Ира. — Я знаю, ты влюблен в свой парк и в Петропавловскую крепость. Почему ты так смотришь? Я говорю это серьезно. Там и в самом деле очень хорошо.

Она улыбнулась. Мы свернули на Дворцовую площадь и пошли к Неве. Отсюда я мог доехать на любом трамвае. Я должен был поговорить с Лешкой. Я был виноват перед ним. Две голубые машины поливали площадь.

- Давай мы погуляем по набережной, — сказала Ира. — А знаешь, я не могла сегодня вообразить твоей комнаты. Ты мне никогда не рассказывал.

Я думал о Лешке.

Мы пошли вдоль Невы. Вода была совершенно синяя. Весь пляж был усыпан телами. Я не представлял, как они жарятся там, на песке.

- Все время хорошие дни, — сказала Ира. — О чем ты думаешь? Ты не выспался?

- Я не спал совсем. Знаешь, Ира, мне нужно идти. Ты не обидишься?

Ира подняла голову.

- А я надела для тебя это платье. Оно нравится тебе?

Она опустила голову и смотрела вниз, на воду.

- Оно, по-моему, очень хорошее, — сказал я.

Мы стояли у парапета. Ира выпрямилась.

- Пойдем, я провожу тебя, — сказала она.

- Не обижайся.

Мы пошли к остановке. Я посмотрел на Иру.

- Я понимаю, ты устал, — сказала она.

- Нет, я не так устал, но мне нужно. Так получается.

Она промолчала. Подошел трамвай. Я сел и видел Иру через стекло. Трамвай выехал на мост.

Наш ключ висел внизу, на доске. На лестничной площадке стоял Женька Семенов с девушкой. Он махнул мне рукой. Я не остановился. Он что-то крикнул мне вслед. Я не понял.

Я распахнул дверь нашей комнаты и увидел, что на Лешкиной кровати простыни нет. Одеяло лежит прямо на матраце. Я заглянул вниз. Там был только большой коричневый чемодан, другого чемодана не было. Лешка уехал. Я подошел к двери и закрыл ее. Повернулся, сел, чтобы снять ботинки, и у себя на подушке увидел листок бумаги. «Сашок, крепко жму твою руку. Лешка». Под листком лежало письмо от мамы.

Я помню, что за окном было серо. Впереди белый квадрат рамы, выцветшая занавеска и в углу, на подоконнике, банка из-под зеленого горошка, в которой мы хранили нитки и пуговицы. Потом красивый автомобиль. Мы едем куда-то с Ирой. Падает снег. И там, за стеной снега, поезд. Я вижу в окне поезда лицо мамы, и рядом в окне - лицо Игоря.

- Неужели ты поедешь в Трускавец? — спрашивает Ира и смеется. — Ведь сейчас зима.

Я вижу заплаканное лицо мамы, но меня не пускают в вагон. Проводница поворачивается, и я вижу - это тетка Иры. Кто-то отталкивает меня. Хватают за руки и за плечи. Поезд трогается. Лицо мамы за стеклом. Паровоз едет прямо на меня. Люди стоят на платформе и смотрят. Я хочу крикнуть, но уже поздно. Я хочу проснуться. Я сажусь и снова вижу нашу комнату. Рядом Алексей Иванович.

Алексей Иванович сказал, чтобы я разделся.

Я встал очень рано. На улице еще было пусто. Положил книги на подоконник и часа полтора читал. Стул скрипел. Я взял другой, чтобы не разбудить Алексея Ивановича. Я видел его лицо, большое, темное, со складкой на переносице и под щекой, короткие, точно обрубленные пальцы, все в черных точках от металла и масла. Потом я видел, как он брился. И, как всегда, резался и натирал подбородок белым бруском квасцов. Мы позавтракали вместе. В бутылке еще осталось молоко. Алексей Иванович встал, надел свою кепку и сказал:

- Ну, пошел.

Я слышал, как он быстро шел по коридору. Потом хлопнула в коридоре дверь.

Я убрал со стола и снова сел к подоконнику. В девять часов я закрыл книгу и спустился вниз. Я решил сходить на «Полиграфмаш» и разузнать, нельзя ли устроиться туда. До «Полиграфмаша» было недалеко.

Ночью, наверное, прошел дождь. Трава на газонах была ярко-зеленая. И было не так душно, как вчера.

До «Полиграфмаша» я мог доехать на автобусе или на троллейбусе. Я пошел пешком. И снова по парку. Это была не прямая дорога. Получался небольшой крюк. Мне так и хотелось. Мне хотелось идти дольше, очень долго, медленно и спокойно. Я опять стоял на углу и читал газету и афишу кино. Потом разглядывал фотографии на витрине у «Великана». У Театра Ленинского комсомола парни катались на велосипедах. Делали крутые виражи, не держась за руль, сидя боком, свесив ноги на одну сторону и даже сидя спиной. В канаве за театром мальчишки ловили колюшку. Я тоже спустился вниз, стоял и смотрел. Я не хотел думать о времени и о том, что мне нужно идти. Вода блестела, она была мутная и темная. Когда кто-нибудь вытаскивал рыбку, поднимался шум и смех. Здесь было хорошо. Мальчик протянул мне палку, леску и попросил:

- Дяденька, завяжите.

Я сел на корточки и стал завязывать. Мальчик сказал:

- Это Колька оторвал. У меня было шесть рыбок, а он забрал себе.

- А где этот Колька?

- Вот этот.

Мы отобрали у Кольки банку, рыбок и кулечек из газеты, в котором были черви. Колька был разбойник, и он не заплакал. С ним я подружился тоже. Он дал мне удочку, я стоял и ловил. И у меня здорово клевало. Здесь было тихо и спокойно. Раздавался смех, светило солнце. И совсем не верилось, что за спиной каменный город. Но все же я должен был идти. Зачем-то я вырос и теперь все время что-нибудь был должен.

На «Полиграфмаше» все было быстро, просто и по-деловому. Мне сказали:

- В инструментальный цех. Хоть сегодня.

- Я хотел бы посмотреть.

- Нашел театр. У нас не смотрят, а работают. Оформляйся и работай.

- Я могу поговорить с начальником цеха или запрещается?

- Выпишите молодому человеку пропуск в одиннадцатый цех.

- Паспорт, — сказала женщина.

Мне сунули бумажку. Вахтерша посмотрела паспорт, и я вышел во двор. Я шел и смотрел вокруг. Корпуса были большие и такие же высокие, как наши. Я поднялся наверх. Потом стоял на площадке, облокотясь на перила. За дверью был шум, стук, голоса, и я слышал, как дробно стучит фреза. Дробно и тяжело. Я открыл дверь. Меня ударило гулом и теплым воздухом. Станки стояли рядами. Несколько токарных были совсем новые. Парень, нагнувшись, замерял деталь. Другой повернулся и посмотрел на меня. Женщина везла тележку. Я отошел к стене. Рядом, на тумбочке, лежал резец, он был сломан, и столбиком стояли блестящие, свежие кольца. Парень не глядя положил еще одно. Кто-то работал с эбонитом. Пахло эбонитом. Мужчина нес шестеренку. Он был рыжий и похож на нашего механика. На стене было написано: «Ленинградцы, дадим семь за пять по производительности труда!» В черной спецовке, наверное, был мастер. Парень положил на тумбочку еще одно кольцо. Я стоял и смотрел. Я тоже мог вот так же подавать ручку и еще быстрее отводить ее, глядя на болванку и на резец. Вот так же, напротив окна, — мой станок. Рядом - Лешкин. А вместо того парня - Васька Блохин. И в углу - Женька Семенов. И все ребята свои. И сейчас они тоже работают. Вечером на доске напишут проценты. Напротив моей фамилии поставят черту. Потом мою фамилию сотрут.

Я увидел, что мастер идет ко мне. Он обошел станок и посмотрел на меня.

- Что скажешь? — спросил он, поднимая голосу.

- Мне к начальнику цеха.

- Я начальник цеха.

- Пропуск подписать. — Я протянул ему пропуск.

- Не слышу! — сказал он.

Хлопнула дверь, и женщина снова выкатила железную тележку. Он взял меня за локоть и отвел в сторону. Из кармана у него торчал карандаш.

- По какому вопросу? — громко спросил он. — В чем дело?

- Нет уже никакого дела. Подпишите пропуск. Нет никакого дела.

Он пожал плечами и вынул карандаш. Я сбежал вниз, прошел по двору и отдал пропуск вахтерше. Вахтерша была в черной шинели и подпоясана ремнем. Она повертела пропуск перед глазами.

- Как фамилия? Кочкин?

- Кочин, — сказал я, нагнулся и показал пальцем.

Я был на площади Льва Толстого, когда стал накрапывать дождь. Туча только надвигалась. Она шла со стороны залива. Потом дождь полил сильными отвесными струями. И сразу же асфальт стал черным, вода побежала из труб и запенилась, кружась над люками. Многие кинулись в парадные и под балконы. Улица разбежалась. Я не побежал. Я шел, и мне нравился этот дождь. Я чувствовал, как намокают волосы, как рубашка и брюки становятся тяжелыми. Я шел прямо по лужам. В парадных смеялись и показывали на меня пальцами. Дождь был теплый. Брюки хлопали по ногам. Стекла в автобусах были мутные. Автобусы проходили вымытые и как будто новые. У самого тротуара бежал желтый ручей. В воде плыли окурки. Из ворот выскочила женщина и поставила под дождь цветы. Дождь лил все так же сильно и прямо. Улица совсем опустела. Я прошел уже много, и мне не было холодно. Мне было легко и свободно. И не хотелось ни о чем думать. Просто я не мог уйти, что бы ни было. Может, они поступили со мной жестоко, но я и сам виноват. Я остаюсь. Они поступили со мной жестоко. Проголосовали и выкинули. Но я не уйду. Я попрошу Алексея Ивановича, чтобы он взял меня к себе, на слесарный участок. Можно и переучиться: две специальности - тоже неплохо. Я вытер лицо рукавом и пошел быстрей. До общежития оставалось меньше квартала.